href="ch2-1070.xhtml#id651" class="a">[1070]. Сталин торопил Молотова и Кагановича с ответом: «Обстановка теперь такова, что наш положительный ответ может дать желательное решение вопроса. Мы получаем плюс также на Дальвосте»[1071]. Молотов и Каганович подготовили ответ и предложили направить в США Литвинова, согласовав со Сталиным и его визиты (по пути) в Берлин и Париж[1072]. 28 октября Литвинов встретился с главой германского МИДа Нейратом. В центре обсуждения был конфликт с журналистами, который стороны сочли исчерпанным. 31-го Литвинова принял Бонкур[1073].

Переговоры с Рузвельтом начались 7 ноября и продолжались десять насыщенных дней. Сталин и Молотов из Москвы в ручном режиме управляли действиями Литвинова. Рузвельт поставил условиями дипломатического признания отказ от преследования религии в СССР и допущение деятельности американских священников, прекращение коммунистической пропаганды, роспуск Коминтерна и отказ от поддержки американской компартии. Сталин и Молотов 11 ноября телеграфируют: «Мы решительно против всего того, что отдает духом капитуляции и особых прав иностранцев в СССР… По вопросу о пропаганде ограничиться одною из существующих формул с признавшими СССР иностранными государствами. Никаких дальнейших уступок не будет и не должно быть»[1074].

В тот же день Литвинов вновь встречался с президентом. «Говорилось больше всего о религии и пропаганде, и, в конце концов, Рузвельта удовлетворил мой проект письма о религии… После длительных споров Рузвельт признал, что требовать от нас изгнания Коминтерна невозможно». Но одновременно президент вручил Литвинову список из одиннадцати дополнительных требований: гарантии от ареста американских граждан, нераспространение на них статей об экономическом шпионаже, отказ от претензий за интервенцию в Россию во время Гражданской войны, признание долгов Керенского и финансовых обязательств царского правительства, компенсации за национализацию собственности, признание юрисдикции американских судов по имущественным искам к СССР, бестаможенный допуск оборудования для будущего посольства и консульств США, юрисдикция американских судов в советских портах, признание гражданства натурализовавшихся в США эмигрантов из СССР. Литвинов считал «нецелесообразным огульное отклонение всех одиннадцати американских предложений»[1075].

Телеграмма от Сталина и Молотова не заставила себя долго ждать: «1. По вопросу о религии ссылка в Вашем письме на наши законы абсолютно необходима. Американским священникам при отсутствии персональных отводов мы готовы разрешить въезд. 2. Не можем принять предложения Рузвельта об арестах, но готовы сказать в нотах о восстановлении отношений, что “граждане одной из договаривающихся сторон пользуются на территории другой стороны режимом наибольшего благоприятствования”… 3. На отказ от наших контрпретензий без отказа американцев от претензий к нам пойти не можем. 4. Предложение Рузвельта о юрисдикции американских консулов по отношению к американским судам в советских портах неприемлемо. Готовы сказать, что “режим торговых судов каждой из договаривающихся сторон в порту другой стороны определяется общими нормами международного морского права”. 5. По вопросу об экономическом шпионаже скажите, что этот вопрос нормируется нашим внутренним законодательством, но разъясните, что собирание экономической информации мы шпионажем не считаем. 6. По пунктам девятому о беспошлинном ввозе имущества дипломатических и консульских сотрудников и одиннадцатому о признании американского гражданства за бывшими русскими подданными, натурализовавшимися в Америке, возражений не имеем»[1076].

По долгам царского и Временного правительств Рузвельт настаивал на сумме в 150 миллионов долларов минимум, уверяя, что меньшую сумму не удастся провести через конгресс. Литвинов постепенно поднимал планку с нуля до разрешенных ему из Москвы ста миллионов. 15 ноября Сталин с Молотовым указывают: «Желательная комбинация — лишь после обмена нотами о восстановлении отношений приступить к переговорам о долгах и претензиях. Эту позицию отстаивайте до последней степени. Лишь в крайнем случае можно пойти на одновременные переговоры о долгах»[1077]. В итоге сумма в 100 миллионов в увязке с предоставлением займа Советскому Союзу Рузвельта устроила. 16 ноября переговоры завершились успехом. Молотов сможет с полным основанием отчитаться перед VII съездом Советов:

— Нам не пришлось менять своей позиции и идти на какие-либо жертвы при восстановлении этих отношений[1078].

Назначенный послом Буллит приехал в Москву с ознакомительным визитом 11 декабря и провел переговоры с Калининым, Сталиным, Молотовым, Ворошиловым, Литвиновым. Причем Сталин, не имевший обыкновения принимать послов, заявил, что Буллит может его видеть, когда пожелает. И устроил в честь его отъезда прием в Кремле. Молотов говорил Буллиту о высокой вероятности войны с Японией, называя крайним сроком 1935 год. Посол лишь выразил надежду на то, что СССР сможет развиваться в мирных условиях[1079].

Но в Токио возникла уверенность, будто Буллит заключил в Москве тайное соглашение о сотрудничестве против Японии, что охладило там некоторые горячие головы как раз в тот момент, когда шла борьба по поводу направления будущей экспансии. Армейское руководство предлагало идти на север, флотское — на юг, дипломаты призывали вообще подождать с войной лет пять-шесть. Император Хирохито принял решение: освоить ресурсы Маньчжурии и Китая, чтобы нарастить военный потенциал, имея в виду экспансию в южном направлении[1080]. В конце февраля 1934 года после освобождения из-под ареста совслужащих КВЖД возобновились переговоры о продаже железной дороги. Летняя переписка Сталина, Молотова и Кагановича в основном была посвящена деталям сделки с Японией. Соглашение будет подписано только 23 марта 1935 года. СССР смог получить лишь пятую часть от минимальной рыночной цены КВЖД и был вытолкнут из Маньчжурии.

1933–1934 годы — это и время принятия основополагающих решений на европейском направлении. 19 декабря 1933 года Политбюро приняло принципиально новую стратегию, направив усилия на создание системы коллективной безопасности в Европе. Главное заключалось в том, чтобы «а) вступить при наличии необходимых условий в Лигу Наций и заключить в рамках этой организации региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии (Восточный пакт); б) согласиться на участие в этом соглашении Бельгии, Франции, Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии или некоторых из этих стран, но с обязательным участием Франции и Польши»[1081]. Переговоры предлагалось начать после проработки проекта вместе с Францией, чем и занялся в Париже Довгалевский.

Франция была крайне сложным партнером. Не в последнюю очередь потому, что правительства ее Третьей республики имели мимолетную судьбу и сменялись чаще чем раз в год, что означало порой и смену политического курса, и забытые обещания. Стратегия безопасности Парижа сводилась к накоплению неохотно заключаемых двусторонних договоров — с Польшей, Чехословакией, Румынией. Теперь этот список был готов пополнить СССР. Франция, как и Польша, «не была настолько слепа, чтобы не видеть преимущества разрушения прежних тесных связей между Москвой и Берлином. Месье Эррио, лидер французской Радикальной социалистической партии, и месье Пьер Кот, министр авиации, направились с